Когда я была маленькой, мы с дедушкой (его зовут Павел Иванович Кочин) много времени проводили вместе: гуляли по городу, катались на санках, ходили на дачу. Я любила слушать его рассказы о природе и животных: в своё время он был капитаном корабля, писал заметки в газеты, поэтому знает и помнит много интересного. Выросла. Видимся реже. Зато темы для общения теперь более серьёзные. Например, его военное детство, пришедшееся на страшные годы с 1941-го по 1945-й. Привожу историю полностью.

На хуторе Громов

Мне было пять лет, когда началась Великая Отечественная война. Место, где я родился и жил – хутор Громов. Так на конвертах писали: хутор Громов, Капустиноярский район, село Пологое займище. Почтового отделения не было, оно было в Пологом займище. Как несут в дом письма, так и нам на хутор несли: 70 дворов было. Ни номеров, ни названий улиц. Хутор Громов находился примерно в 150 километрах ниже Волгограда и тянулся вдоль речки длиной приблизительно километров 20-25, называемой Затон. Речка эта была рукавом Волги, который брал начало около нашего хутора, а в районе Чёрного яра опять впадал в Волгу.

Рассказов взрослых о событиях тех лет я не помню. Может, они и были, но не остались в памяти. К тому же, мы жили в информационном вакууме. Газет-журналов не было, радио и в помине. Что-то рассказывали, когда кто-то куда-то поедет, на рынок, например. Прочтёт где-то и расскажет.

Магазин у нас был, да продавать там нечего было, вот и ездили за всем на рынок в Капустин яр или во Владимировку. В Капустин яр только на подводах: на телегах летом, зимой на санях, запрягали или лошадьми, или быками, больше быками. Во Владимировку ездили по Затону на лодке, особенно в весеннее половодье: пути по суше не было. А когда вода разливалась, по Затону было не обязательно ездить, куда хочешь, туда и едешь: хочешь вперёд, хочешь назад, хочешь в сторону плывёшь, только бы по воде. Это же Волго-Ахтубинская пойма, это сейчас она не заливается, а тогда она заливалась от и до, и только на лодке и можно было добраться.

Вся семья

Надежда Лукьяновна, бабушка моя, самая старшая была в семье, затем отец Иван Фёдорович, мать Прасковья Яковлевна, потом старший брат Пётр, я и младшая сестра Мария. Это была наша семья на начало войны. Родители работали в колхозе «Большевик». Рыбацкий колхоз был. Отец рыбаком был, мать разную работу выполняла: на покосе, на пойме работала, доила коров, садила овощи и ухаживала за ними, но рыбу, конечно, не ловила.

В войну мамы дома по три-четыре дня не бывало. Бабушка управлялась по хозяйству, с детьми сидела, мы же маленькие были. Мне – пять, сестре три года было. Старший брат, правда, он постарше был: ему уже 13 было, когда война началась. Сестра маленькая была, про неё нечего рассказать, а вот брат, он в 42-ом году уже как бы заменил отца, в рыбаки пошёл. Целыми месяцами не бывал дома.

Отца взяли в 41-ом году осенью. Война только началась, он и воевал-то мало, а в 42-ом году уже писем от него не стало, и куда он делся неизвестно. Погиб смертью храбрых где-то под Ростовом. Там его в последний раз видели.

Прифронтовой быт

Изба наша состояла из двух комнат: горница и кухня или прихожая, так сказать, крытая соломой. И там же бабушкина кровать стояла. Она спала на ней. А я с бабушкой спал. Когда и сестра с нами спала: вместе, втроём на одной кровати. Когда овцы, корова котиться начинали, под кроватью устраивали загон, и телка, и ягнят туда прятали, чтоб не помёрзли. Зимы суровые были, снежные.

Продуктов не хватало, всё держалось на своём хозяйстве. Вот и сажали свеклу, тыкву, картошку (это основные продукты были, которые на зиму готовились). Кто умный, вытягивали и больше, но обычно одна корова была, как две коровы – это уже зажиточные, облагались налогом. Нормы были: корову только одну можно держать, овец – пять-шесть, свинью – одну, иногда и две, но две – это уже надо прятать было. То есть не разрешали держать скотины, кто сколько хочет.

У нас и корова была, и овцы, и свиньи, и куры. А без этого никак нельзя. Тогда зарплаты в колхозах не было, в лучшем случае на трудодни давали сено. Животных находили, чем кормить. Обычно они паслись сами, но иногда давали что-нибудь: прогорклую муку с песком, тыкву, свеклу, картофельные очистки. Картошка, борщ, тыква, свекла – вот основная еда была. Летом ещё молочко, а зимой иногда и мясцо. Но не много – всё на базар шло, так, себе ножку отрежем. Выручал старший брат. Ему за работу пайки какие-то давали, кроме рыбки, вот этим и жили.

Одежды толком не было. Как тепло, так голопузыми бегали, только в штанах, как-нибудь подлатаешь их, и милое дело. В школу когда пошёл, мать купила на базаре рубашку, кое-как её перешила, в этом и ходил. Зимой на ноги валенки одевали. Валяли из овечьей шерсти. Летом всё больше раззумши или в опорках – валенки старые обрезали. Самая хорошая обувь была – это галоши, но в них редко кто ходил.

Учёба – дело второе

На хуторе у нас была четырёхлетняя школа, в 43-м году я пошёл в школу в первый класс. Первым учителем был Бабенко Игнат Львович, серьезный такой дяденька был. Он первый и второй класс учил. И ещё была учительница, она третий и четвёртый классы вела.

Не хватало всего. В школу пошёл – а писать не на чём. Ну, нет бумаги. Мать поедет на рынок, там где-нибудь наберёт газет, вот на них и писал: на полях, между строк. А чернил не было, не с чем было разводить. Вот если карандаш найдешь где-нибудь химический – вот это богатство было. Отломишь от стержня кусочек, разведёшь, а остаток спрячешь. А так больше сажей из трубы. Ручки были, но перьев не было. Перья берегли. Рисовали простым карандашом, если у кого красный или зелёный был – великое богатство было. Ни тетрадей, ни учебников не было. В классе 20-30 человек, а учебника всего два. Вот сидит ряд 10 человек, друг другу передаём. Так учились.

Но учёба – это было второе дело, первое – помогать по хозяйству. Почистить базы, покормить скотину, летом пасти гнать. Помощь по дому, по хозяйству основная задача была. Школа школой, а первое – принести дров, воды. Мы с бабушкой, как снег выпадал, так в лес за дровами, на себе их таскали. Можно было в колхозе подводы попросить, но могли и не дать, поэтому сами. И уж тем более не до игр было.

Проводы отца

Начало войны никак не отпечаталось в моей памяти. Началась она для меня, когда узнал о том, что провожали отца на войну (так тогда говорили). Провожали осенью его, уже холодно было, где-то октябрь месяц. Отъехали с хутора полкилометра, меня поставили на телегу. Как сейчас помню, отец держится за меня. И я рассказывал стихи, потому что знал их много. Все вокруг плакали, но мне это было не совсем понятно, ведь я так хорошо и с выражением рассказывал.

Потом пел песню.

По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с боем взять Приморье
Белой армии оплот.

Наливалися знамена
Кумачом последних ран,
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан.

Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнет никогда,
Партизанские отряды
Занимали города.

Затем мама уехала провожать отца во Владимировку (Ахтубинск сейчас), а мы с сестрой, братом и бабушкой остались дома.

Битва за Сталинград

А вот середина лета и осень 1942 года запомнились мне более полно, потому что на год стал старше, и происходящее вокруг было необычным. Уже мы её почувствовали, эту войну. Самолёты немецкие начали летать над Волгой.

Самолёты прилетали из Сталинграда и бомбили возле села Пологое займище в районе железной дороги, которая в то время строилась от Сталинграда до села Владимировка (из нашего хутора на её строительство с транспортом – в основном, телеги, запряжённые быками – отправлялись юноши и девушки, многим из них было по 14-15 лет). Затем, окончив бомбёжку, самолёты пролетали группами через наш хутор, иногда обстреливая его из пулемётов. Пугали нас, наверно. За действиями самолётов следили и взрослые, и дети. Если мы видели, что бомбят Покровку, которая находилась в 20 километрах от Громова, и если в стороне села были видны столбы огня и дыма, это означало, что всем нужно прятаться в погреб. Что мы и делали.

Совсем близко, километрах в четырёх-пяти, гибли суда на Волге. Это хорошо было слышно, видно. Издевался немец, как хотел: и мины забрасывал, и самолётами бомбил. А суда эти вывозили эвакуированных людей, откуда не знаю, с тех территорий, которые занимала немецкая армия, со Сталинграда, видимо. И вот они взрываются на минах, и через нашу деревню, как только взрыв на Волге, везут раненных, убитых: дети, женщины – крик такой, шум стоит.

Ночами, реже – днём, по Затону в сторону Сталинграда проходили группами или поодиночке бронекатера (мы их так называли). Ходили по Волге очень часто бронекатера-тральщики – тралили мины. В нашем Затоне пароходы, суда, катера прятались. Речка узкая была, кривая сильно, заросшие деревьями берега имела, но судоходная. Там мин не было, самолёты немецкие летали, но не бомбили. Не видели, не предполагали, что суда могут там прятаться. А на Волге они долбали от души, что есть силы, очень много народу гибло.

Страшные эпизоды

В один из дней лета 1942 года около нашего двора появилось очень много странных людей. В основном женщины и дети. Многие были сильно испачканы мазутом, нефтью. На улице стоял сильный крик. Бабушка и мама в больших котлах кипятили воду, рвали одежду или куски белой ткани. Более подробно рассмотреть не удалось, потому что нас с сестрой посадили в хату и сказали не выходить. Позже взрослые рассказывали, что эти дети и женщины – эвакуировавшиеся из Сталинграда на пароходе по реке Волга воспитанники и работники детского дома. Пароход, на котором они плыли, подорвался на мине около нашего хутора.

Ещё один эпизод, буквально, врезался в мою память. В начале осени того же 42-го года по Затону под вечер в сторону Сталинграда шёл пароход, сильно загруженный солдатами. Вдруг один из солдат стал кричать, размахивать руками. Взрослые узнали этого солдата. Фамилия его была Попов. В это время в его доме лежала мёртвая жена, а под присмотром бабушки остались трое детей, младшему из которых было не больше года. Собравшиеся люди во дворе Поповой сильно плакали, буквально кричали в то время, когда проезжал пароход. Я не знаю, узнал Попов или нет, что жена его умерла, но помню, что взрослые ругались между собой: одни говорили, что Попову нужно сообщить о смерти его жены, а другие наоборот возражали.

Шалости с порохом

Любимым нашим занятием в годы войны было ходить на речку Затон, за что меня часто ругала бабушка. По реке чего только не плыло: и снарядные ящики, и бочки, особенно много было брёвен, досок. И люди плыли. Всё это было испачкано толстым слоем нефти. Нефть по реке плыла не только плёнкой, но и загустевшими комками. Подрывались ведь не только пассажирские суда, но и нефтеналивные баржи, по три-четыре их буксир цеплял и вёз. Мы эти бочки с порохом вылавливали: он какой-то длинный был, для «катюш», может быть. С речки его выдёргивали, и в костёр. И он горит так, и пошёл по земле, а иногда и выскакивал из костра. Однажды набрали где-то винтовочных патронов и тоже в костёр положили. Они как пошли бабахать. Вроде ставили так, чтобы вертикально выстрелил, а он свалился, чуть пузо мне не продрал. Глупые были.

А пароходы и военные катера продолжали идти в сторону Сталинграда, но редко пароходы и катера шли в сторону Астрахани.

В начале осени в хуторе Громов появились солдаты и начали пилить деревья, выпилили середину большого холма в лесу. Строили огромный блиндаж, очень большую разрыли территорию, метров 70 в длину. Взрослые говорили, что это будет подземный госпиталь, штаб и баня, но всё это так и не достроили.

Недалеко от этого блиндажа установили машины и начали прессовать сено в тюки – так его перевозить было проще, меньше транспорта надо было. Для его подвоза, прессовки, погрузки и отправки в Сталинград для лошадей из кавалерии, для быков было мобилизовано много девушек из разных сёл. У нас в хате, примерно на площади 20 квадратных метров, проживала семья из пяти человек и определённые на постой три девушки. Они работали на прессовке сена. Одна на полу спала, а другие две по очереди на сундуке (работали посменно). Постоянно падали с него.

Ещё осень 42-го года запомнилась перегоном больших табунов лошадей со стороны Астрахани в Сталинград. Особенно увеличились перегоны с установкой льда. Теперь только можно сообразить, почему лошадей в таком количестве гнали по Волго-Ахтубинской пойме, а тогда было не понятно.

Немцев отогнали

В ноябре месяце 1942 года нас, маленьких детей, поражала такая картина: под вечер, примерно, где проходит река Ахтуба, в 10 километрах от нашего хутора, со стороны села Владимировка в сторону Сталинграда, беспрерывно летели наши самолёты. Это поражало, потому что их было очень много. Катаясь на санках с горки, мы, дети, пытались их считать, кто насчитает больше. Понятно, что это мероприятие не было бесконфликтным, но какое это имело значение в сравнении с тем, что это, наконец, наши самолёты и их так много. Ещё более яркие впечатления остались от февраля 43-го года. Тогда три или четыре дня подряд в сумерках вдоль Ахтубы летели и летели те же наши самолёты. Мы их пытались считать, насчитывали по 30, по 40, а кто-то и по 50. Хвастались друг другу, кто сколько насчитал, приходили домой – рассказывали. Уже становилось темно, а они всё летели, мы уже не могли их считать, но слышали гул.

По прошествии какого-то времени я стал замечать, что бабушка необычно долго стоит на коленях и молится на иконы. Мне эту длительность молитвы она объясняла тем, что немцев от Сталинграда отогнали.